Пидворчан-Нетудыхата Юрий Георгиевич
ВОСПОМИНАНИЯ

<< НА ПЕРВУЮ

В нашем дворе было весело, настоящий детский сад. А по вечерам к отцу и его братьям приходили друзья. Отец хорошо играл на скрипке, а дядя Федя на мандолине. Была и гитара. Ничто не предвещало беды. Но вот я услышал странные слова: кто-то из моих дедушек, отдыхая на лавке после работы, сказал, что “хлеб горит”. Это была осень 1932 года. На железнодорожную станцию завезли огромные груды зерна, отобранного у крестьян. Зерно, конечно же, согрелось и вспыхнуло. Часовые охраняли зерно на перронах, чтобы не было нарушений социалистической законности. Чуть раньше была установлена карточная система. Хлеб и некоторые крупы, и сахар можно было выкупить только в определенный день – талоны были обозначены цифрами – числами месяца. Не взяв хлеба сегодня, завтра его уже не возьмешь. Появились огромные очереди возле хлебных магазинов.

А крестьяне давно уже бедствовали. С окружающих сел приходили люди к городским магазинам попросить хотя бы кусочек хлеба. Но напрасно. Те пайки были такие мизерные, что и смотреть не на что. Мои дедушки продолжали работать извозчиками, один в Гортопливе, а второй на станции Киевская. Работа тяжелая, так как извозчики были и грузчиками.

На нашей Щемиловской начали умирать люди. Это произошло как-то сразу. Соседями со стороны ул. Фрунзе были Цыбульники. Их было пятеро. Как-то летом мы “паслись” во дворе всякой зеленью и цветками акации. Прибежала сестричка Лидка и известила о том, что в переулке лежит тетка Марина. “Тетке” было лет 18. Она лежала навзничь с открытыми васильковыми глазами, по которым бегали мурашки. Ощущая конец, она оделась в шелковое платье небесного цвета, нацепила красивое красное ожерелье на шею и новые “фильдеперсовые” чулки, и пошла на улицу умирать. Башмачки не обула, так как опухли от голода ноги... Она была последней в той семье. Правда, наименьшая девочка Дуся, выжила, так как ее забрали бездетные родственники Цыбульников раньше.

К магазину в очередь за хлебом надо было идти где-то в четыре часа дня. Бабушка Мотря, как и все другие, брала меня с собою, так как детей похищали на еду. Бывшие шкуродеры – ловцы бродячих собак, не остались без работы, хотя собак и кошек уже не стало. Теперь шкуродеры были одеты в серо-голубые халаты и ездили по двое. Когда еще собаки бегали, шкуродер, вооруженный длинной удочкой с проволочной петлей, исправно набрасывал ту петлю на шею, да и забрасывал животного в высокий сундук позади телеги. С наступлением новых времен шкуродер превратился на санитара, высокий сундук закинули, а на телеги приделали широкую плоскую платформу с бортами сантиметров 30, и резиновыми шинами. Высокий насест теперь служил двум шкуродерам, извините, - санитарам. Увидев где-то в кустах тело, они с серьезным видом слезали, брали несчастного человека за руки и за ноги и бросали на груду таких же мертвых и полуживых бедняг... Люди в очереди крестились, плакали. Плакали и молчали...

Дедушка Никита Антонович уже не работал – не было сил. Получил карточки иждивенца (кажется 450 г. хлеба на день). Его невестка, Лида, принесла ему хлеб и тюльку. Целые сутки мучился и умер от перитонита – не выдержали такой пищи стенки кишок. Старый солдат. А точнее – драгун русской армии ровно лежал на столе, крепко закрыв глаза и держа свечку в руках.

Дедушку Сергея Степановича мы с бабушкой Мотрей пошли проведать к областной больнице, где он умирал от дистрофии. По дороге увидели женщину в крестьянской одежде, которая присела на пороге напротив могилы Котляревского.

Дедушка лежал на втором этаже нар левого крыла больницы (на втором этаже здания, не только нар). То место под окном я узнал через 54 года, посещая избитого в милиции коллегу. Бабушка подняла меня к дедушке поближе, но он ничего не отвечал, только слеза побежала по щеке. Умер дед Сергей утром на следующий день. Вечером к нему приходила моя матушка – его дочь, которая работала рядом – в бальнеологии.

Всех умерших от голода в больнице, или на улице, свозили к общей могиле, а точнее – к яме. Многие из них были полумертвыми (или полуживыми).

Бабушка Мотря весной 1934 года собрала в платочек золотые крестики семейные, сережки, перстни и венчальные кольца. Все это было наследственное, но большая часть была памятью о семье доктора Склифосовского. Возвратилась бабушка с котомкой пшена. То пшено дали ей в знаменитом “Торгсине” за золотые украшения. Двадцать фунтов пшена – это восемь килограммов. В результате мы выжили. Бабушки Мотри не стало через два года.

Приближалось новое лихое время.

В 1937 “забрали” многих приятелей и просто знакомых моих родителей. А 18 марта 1938 года маминого брата Григория и отцовского приятеля Михаила Киселя.

Последним моим детским впечатлением было шоковое состояние от вида двух сожженных на станции Лозовая вагонов, набитых заключенными. Это было 18 сентября 1941 года.

Подворчан-Нетудыхата Юрий Георгиевич – краевед, лозоходец.

<< НА ПЕРВУЮ