ДАЛЕКОЕ, МУЧИТЕЛЬНОЕ, НЕЗАБЫВАЕМОЕ
Л.Г. Убийвовк

<< НА ПЕРВУЮ

Наверное не так много осталось в живых тех, кто пережил страшный голод 1933 года. Больше чем полстолетия о нем не вспоминали, не писали об этой трагедии не только в очерках, художественной литературе, а замалчивали даже историки, среди которых было немало и тех, в особенности выходцев из села, которые и сами чудом остались живыми. Тема была закрытая. Архивные материалы, если и были, то за семью замками лежали в темных хранилищах.

Но это же было... На склоне лет ко мне приходят воспоминанием детские годы, нерадостные, беззащитные. Решетиловщина – район, где чуть ли не больше всего умерло крестьян того ужасного 1933 года. Мое село Голуби, моя “маленькая родина”. Шел мне тогда седьмой год, но на всю жизнь запомнился день, когда на семейном совещании было решено, что после очередного визита в наше хозяйство “буксиров”, которые забрали почти все, что нашли в доме и амбаре, – мама и старшая сестра пойдут “далеко” на Донбасс, чтобы заработать хотя что-то для себя и для нас, ведь остается нас четверо полуголодных – больной отец и нас, три девчонки. Я – наименьшая.

Как нам жилось, как мы выживали, только одному Богу известно. Еще пока была свекла и квашенная капуста, которых не нашли “буксиры”, как-то держались, а со временем и этого осталось на несколько недель. Рождество Христово и Новогодние праздники были даже без кутьи.
И где-то на Крещение посетил наш дом Феодосий Ханенко, что возвратился из Донбасса, и, на радость нам, вручил передачу от мамы и сестры – котомку с сухарями и пшеном. Это была радость! В тот вечер мы за много голодных дней поужинали таким вкусным супом и запили чаем с вареной сладкой свеклой.

А еще сообщил Ханенко, что вез для нас еще и бутылку масла, но в поездке ее отобрали у него милиционеры. Сказал и о том, что в скором времени возвратятся домой и мама и сестра, ведь тех, кто проживает и работает без паспорта в шахтерских поселках высылают прочь.
А ранней весной, когда стал таять снег, возвратились домой мама и сестра. Несколько дней на столе у нас был черствый хлеб, варился суп. И снова голодно...

Мама со старшей сестрой еще как-то держались, а младшие сестры и отец были опухшие. А когда зазеленела первая травка, первой умерла Мотя. Ее и похоронили дома в садике. На кладбище донести было никому, да и гроба сделать не могли, досок не было. Через несколько дней умерла и Екатерина. С большой трудностью отнесли соседи, кто еще мог, на кладбище. (Было распоряжения Председателя сельского Совета, чтобы на усадьбе не хоронили).

Папа чуть передвигался с помощью палки, а я, хотя ходить было и тяжело, шла на луга, где уже были молодые ростки камыша, которые мы называли “спичаками” и другая трава, что хоть на некоторое время утоляли голод.

Мама и сестра должны были ходить в колхоз на работу каждый день. Выходных не было. Со временем тем, кто работал, давали на обед какой-либо суп или затирку, но есть надо было только возле кухни, домой брать не разрешалось. Иногда и мне из их пайки перепадала ложка или две супа, затирки или каши. Совсем никчемным стал отец. Однажды он мне сказал: “Что же, дочь, не погиб в австрийском плене, то загибаюсь от голода на родной земле”. (Он был солдатом первой мировой войны и три года находился в плену). Так и произошло. Похоронили его уже тогда, когда наливались живительным соком ржаные колоски. Умер хлебодар и воин, не дождавшись несколько недель до урожая ржи, которую сам посеял осенью минувшего года.

Страшная волна смертей прокатилась по когда-то цветущему и веселому казацкому селу с таким ласковым названием – Голуби. Целые семьи умирали в страшных мучениях. Семья Вовков жила на краю села. Дом их стоял на высоком холме, где росло несколько вишен и еще каких-то деревьев, небольшой огород. Все они первыми сгинули в мучениях – глава семьи Гаврила, его жена, сын, две дочери, два внука. Так и погребали они одно одного в своем погребе, хотя кладбище было за несколько десятков метров от усадьбы.

Семья Дзюбанов, которых по-уличному называли Йосипенками, состояла из девяти душ – не осталось ни одного. Такая же судьба постигла и семью Ротаев, их было пять человек и среди них старший красавец Василий. Умер от голода и “буксир”, Яков Щербак и его сестра Елизавета, а вдова Евдокия и ее сын Каленик сгинули в своей хате и пролежали там больше недели, пока соседи не натолкнулись на покойников и похоронили их возле дома, так как везти или нести на кладбище уже было нельзя.

Несколько молодых ребят сошли с ума от голода и где-то погибли в степи. Знали в селах бедную вдову Матрену Прохватилиху как народную целительницу. Она знала врачебные травы, спасала всех, кто обращался к ней за помощью, жалела и давала приют бездомным котам и собакам. И никто не спас ее и дочери Марфы от голода. Умерла она в своей лесной хате, а дочурка исчезла с села. Какая ее судьба неизвестно.

Почти не было в селе семьи, где бы не горелая поминальная свечка, а часто и свечек не зажигали, так как и воск поели. Уничтожались целые семьи, стояли пустошью никому не нужные дома. Умирали родители, дети сидели под домами голодные, опухшие, просили у таких же обездоленных кусочек хлебца, а его не было... Умирали мужчины, дети, а кто как-то выжил, навсегда оставался с неизлечимой раной в сердце.

У моей двоюродной сестры Наталии умер муж и четверо детей, итак на всю жизнь осталась одинокой и была ласковой и доброй к чужим детям. А ночами лила горькие слезы за своими детками: Иванком, Катрусей, Митей, Марийкой.

Местная власть уже под осень того года спохватилась, что много блуждает по селам ободранных и голодных ничьих детей. Тогда было спешно приказано на территории каждого сельского совета создать так называемый патронат, то есть детский дом для детей-сирот, родители которых умерли от голода. Спохватились, да поздно. Сколько их умерло на улицах, в сорняках – один Богу известно.

Проживала в селе многодетная семья Дмитренков и подвели ее под планку “кулаков”, хотя наибольшее богатство у них – дети. Неизвестно почему их не отправили на Соловки, или на Урал, но все, что можно было забрать, забрали без сожаления и сочувствие хотя бы к детям. Ефим Дмитренко и его жена Прасковья умерли, старшие дочери, где кто мог, нашли приют, а трое младших оказались в патронате. Выросли они, но с больной, незаживающей раной в сердце навсегда покинули село, которое для них стало мачехой.

После голодного 33-го года я стала ученицей 1-го класса, вместе с нами, домашними, учились и ученики, воспитанники патроната. Они будто и не отличались от нас, но всегда держались одно одного, обижать “патронатов” никому не давали.

В пятом классе учительница украинского языка предложила написать домашнее сочинение на тему: “Особенно незабываемый день в моей жизни”. Я и написала о том дне, который никогда не забывался. Это – день, когда хоронили моего отца, когда я стала полусиротой, безотцовщиной. Прочитала его Варвара Васильевна всему классу. Правда, не знаю почему. Потому ли, что непривычная тема, или возможно было немного ошибок. Класс принял по разному. Одни засмеялись, другие – притихли и наклонили головы. На перемене ко мне подошел Вася – патронатец и, как-то внимательно посмотрел на меня и тихонько промолвил: “Ты верно написала об этом, хотя мы – патронатцы не посмели бы так написать”.

Сиротство... Оно долго ощущалось теми, у кого голодомор забрал родителей. Эти юноши и девчата ощущали его на себе, когда стали совершеннолетними и после патроната искали себе где-то приют, ведь родительского дома нет, зарос бурьяном или развалился. А в период оккупации их первыми отправляли на каторжные работы в фашистскую Германию, а кто не стал остарбайтером, после освобождения Украины от оккупантов – пополнили ряды шахтеров Донбасса, лесоразработки архангельщины, рыбные промыслы Камчатки. Так как они – беззащитные.

Юноши-патронатцы, став воинами, и тогда ощущали свое сиротство. Их в годы войны, да и не только, отправляли на самые рискованные операции. Один бывший офицер так и сказал – у них родных нет, если и погибнут, то плакать за ними некому. Правда, хотя и горькая.

Немало из них потом стали посмертно Героями Советского Союза.

Во всякое время это ощущала я и на себе. Нет отца, никто не защитит ни от произвола соседских хулиганов, ни от тяжелой, часто непосильной работы в послевоенном колхозе, ни от бесконечных “плановых” выездов на лесозаготовки или еще куда-то.

Так и через много лет дает себя ощутить страшный геноцид – уничтожение сынов и дочерей казацкого рода.

Не так давно в Полтаве был “круглый стол”, посвященный 70-летию голодомора. Когда поручили мне зажечь поминальные свечки, я долго не могла этого сделать – тряслись руки, так как 70 лет тому назад, когда держала поминальную свечку над гробом отца. Это не забывается.

Минуло свыше 70 лет с той трагической весны на Украине. Но она не забывается. О ней во всякое время напоминают колокола на горе Печали под Лубнами, скромные памятники жертвам голодомора в Решетиловке, Козельщине, других городах и селах области.

Многовековая народная мудрость говорит: “Наибольший грех – пролить невинную кровь, безнаказанно отобрать у человека жизнь, этому никогда не было и не будет прощения.

Итак, нам, сущим на этой грешной и многострадальной земле, - остается только одно – зажигать поминальные свечи, вспоминать без вины казненные души сынов и дочерей казацкого рода.

Член союза экскурсоводов
Полтавщины Л.Г. Убийвовк
 

<< НА ПЕРВУЮ