|
Сохранилось письмо бывшего директора Полтавского института
сельскохозяйственного строительства Терентия Титовича Манько Генеральному
секретарю ЦК ВКП(б) Сталину, датированное 30 ноября 1937 года. В нем он
обращается к «вождю народов» с последней надеждой найти справедливость и
защиту от непроверенных клеветнических обвинений. На нескольких страницах
автор письма, ни в чем не кроясь, дает отчет «родному отцу» за каждый шаг,
начиная с детских лет, каждый помысел своей жизни. Он беспощадно бичует себя
за то, что в студенческие годы прочитал «ужасную» книжку «злого врага
народа» Грецкого «Моя жизнь», и свою вину не раз признавал и клеймил на
партийном собрании, пленумах, активах. Это был для него строгий урок. После
того ни на йоту нигде не ушел от генеральной линии партии. И обнаружились
оговорщики, которые промахи и недостатки его директорской деятельности (и
вдобавок всего, двухлетней) из студенческого ряда к рулю вуза
квалифицировали как вредительские действия. За это его исключили из партии,
лишили любой работы.
Читаешь это письмо и думаешь о тех трагических годах. «Гениальный вождь»
тысячами уничтожал безвинных, а его жертвы обращались к нему с просьбой
защитить от своеволия, так как усматривали в нем образец правдивости и
партийной честности. Отметая клеветнические обвинения, доказывая свою
партийную чистоту, он одновременно и в письме «вождю», и в заявлении в
партколлегию корил себя за то, что не доглядел, не разоблачил своевременно
«врагов народа», которые действовали в институте и в горкоме партии, где
раньше работал. И лишь со временем, когда уже сам сидел в подвальной камере
управления НКВД, понял весь трагизм того времени, убедился, что подавляющее
большинство «контрреволюционеров» — это честные, ни в чем не виновные перед
советским порядком люди.
На протяжении двух дней - 8 и 9 октября 1937 года - была решена судьба
коммуниста и директора вуза: его исключили из партии и сняли из должности. А
20 ноября в газете «Большевик Полтавщины» появилась корреспонденция под
громким заголовком «До конца выкорчевать вражеское охвостье», в которой
сообщалось, что в Полтавском институте сельскохозяйственного строительства
длительное время орудовала стая вредителей-контрреволюционеров, которую
возглавлял сам директор вуза Манько. Далее шел перечень работников
института, которые совершали черные действия, все делали, чтобы сорвать
подготовку кадров для социалистического сельского хозяйства, разваливали
учебный процесс, проводили разные махинации с дипломами и государственными
деньгами. В конце заметки автор с гордостью констатирует, что в конце концов
стаю врагов разоблачили. Однако в институте еще осталось вражеское охвостье.
Итак, необходимо выкорчевать его как можно быстрее. И снова приводились
фамилии людей, от которых надо немедленно избавиться.
Конечно, такое сенсационное сообщение газеты сделало ужасное дело. И в
институте, и в городе (кстати, полтавчане и жители окружающих сел Манько
хорошо знали) теперь на него смотрели, как «на врага народа», так как люди
размышляли так: газета напрасно такое не напишет.
Ныне, даже тяжело вообразить, что творилось на душе у Терентия Титовича.
Каких мучений и страданий пришлось пережить в эти осенние дни тридцать
седьмого. Он никак не мог постичь, чем провинился перед партией. Его дочурка
- Галина Терентьевна Манько, с которой я недавно встречался, рассказывала:
- Припоминаю, а мне тогда было четырнадцать лет, отец ужасно изменился,
похудел, будто после болезни, больше молчал, о чем-то думал, хотя раньше был
веселым, говорливым. Замечала, что часто и ночью он не спал, к утру над
какими-то бумагами сидел, писал, нервничал, рвал написанное, потом снова
подолгу писал. Жили мы в институтском доме по улице Короленка, 2. Когда отца
освободили от должности директора, сразу же нас переселили в подвальную
квартиру этого дома. Это тоже больно поразило его. Однажды я почувствовала,
как он маме говорил, чтобы она не сокрушалась, так как добьется правды. А то
вытягивал из ящика свой дипломный проект и по целым дням просиживал над ним.
Его директором назначили еще до окончания института. Даже в такие тяжелые
дни не оставлял мысль о защите диплома.
В те лихие осенние ночи, о которых вспоминает Галина Терентьевна, ее отец
писал письмо «родному, дорогому» Сталину, в котором выливал свою боль,
доказывал свою непоколебимую верность «указаниям вождя», надеясь, что тот
защитит его от клеветы и оговоров. И не знал Манько, что его корреспонденция
не будет отправлена в Москву, ее перехватят верные опричники и подошьют в
сфабрикованное дело «врага народа».
Кроме письма Сталину, он обращается с заявлением в партколлегию при
уполномоченному КПК при ЦК ВКП(б) по Харьковской области, в которой
убедительно изложил суть своего дела. Партколлегия 17 января 1938 года
рассмотрела заявление Манько и прислала ее для просмотра в Полтавский горком
партии. А 3 марта на бюро горкома после детальной проверки Манько
восстанавливают в партии, так как не подтвердились его «вражеские» поступки,
однако записывают ему строгий выговор с занесением в личное дело. Вопрос о
работе не был решен. О решении бюро газета ничего не сообщила, итак ярлык
«врага народа» не был снят с коммуниста. Поэтому он снова письменно
обращается 5 марта и 25 мая 1938 года в Комиссию партийного контроля при ЦК
ВКП(б) о полной его реабилитации, восстановлении доброго имени.
Но ежовские сатрапы решили доказать Манько, что они не ошибаются. На
рассвете 22 июня 1938 года его арестовывают. Галина Терентьевна и сегодня до
мелочей припоминает, как все это было.
- Проснулась от грохота в дверь, - рассказывает она. - Отец пошел отворять,
с ним в комнату зашли двое в форме и наш сосед, которого позвали понятым.
Начался обыск. Перевернули все, что было в жилье, рылись в книгах, отцовских
бумагах. Мать и бабушка горько плакали, а отец, будто с креста снятый, стоял
и заслонял их. На дворе стало уже видно, когда отца забрали и повелели.
Сколько минуло лет, а я, будто сейчас вижу его: бледный, но не раздавленный,
так как не ощущал за собою вины. Это был последний миг, который навсегда
врезался в мою память. В этот именно день отец должен был направляться в
институт защищать свою дипломную работу. А теперь эта папка с его выкладками
и расчетами сохраняется у меня как святая, наиболее дорогая реликвия.
Потащились черные, страшные дни. С боязнью закончила семилетку. Решила
поступить в медицинский техникум. Мама, бабушка и я часто носили передачу
отцу, который сидел в камере управления НКВД. Но ничего о нем не знали,
никакой вести не получали. Надеялись, что живой, так как принимали передачу.
Где-то в начале сентября я пошла с бабушкой, передачу дежурный взял и нам
сказал, чтобы на второй день пришла мать. Когда же она пошла, то домой не
возвратилась, ее тоже арестовали. Меня с бабушкой переселили в старенький
институтский домик, который находился на Первомайском проспекте. Как мы
жили, даже теперь тяжело вообразить. Однако в техникум я таки поступила,
закончила его в сорок первом. Тяжело было, очень тяжело, на меня смотрели,
как на дочь «врага народа». Маму отпустили накануне нового, 1939 года. Со
временем рассказала, что когда сидела в тюрьме, ее заставили написать отцу
письмо, в котором она сообщала, что живут хорошо, она работает, а дочурка
учится в техникуме. Такая фальсификация с письмом следователю, наверное,
нужна была для того, чтобы склонить отца подписать и признать все те
обвинения, которые ему были сфабрикованы. Так как вскоре после этого, 17
октября 1938 года воинская коллегия Верховного суда СССР осудила отца к
расстрелу как участника антисоветской правотроцкистской террористической
организации.
Достоверность этой версии подтверждается также актом комиссии института,
датированным 13 октября 1938 года, о рассмотрении материалов и фактов
вредительской деятельности бывшего директора института Манько Т.Т. Акт, по
всем видно, очень требовался репрессивным органам. Когда его читаешь, то
диву даешься, как могли члены партии, которые хорошо знали Манько, работали
вместе с ним, подписать этот белыми нитями шитый документ.
Одиннадцать пунктов обвинений и все надуманные, подтасованные. Даже добрые
дела, в частности созданное проектное бюро, которое действовало при
институте и выполняло заказ предприятий, организаций, подсобное хозяйство в
Яковцах, которое обеспечивало продуктами вузовскую столовую,
квалифицировались вредительскими действиями директора. Я не называю авторов
этого позорного документа. Кое-кто из них и сегодня в добром здравии. Тяжело
сейчас строить какие-то заключения или ставить в укор их за малодушие, так
как это были страшные времена: не подпишешь клевету и сам станешь «врагом».
И все же думается, что этих людей и через много лет должна мучить совесть.
Собирая материал о Терентии Титовиче Манько, встречаясь с людьми, которые
работали с ним ли знали его, я раз в раз убеждался, что он был неординарный,
больше того, талантливый, способный организатор, настоящий лидер коллектива.
Старший преподаватель кафедры строительной механики инженерно-строительного
института Яков Хаскилевич Майлис с особой теплотой и увлечением упоминал о
своего однокурснике, а потом директора вуза Манько.
- Мы учились в одной группе. В основном ребята были из Полтавы, так сказать,
городские, а Терентий - сельский, из Мачех. И нам было далеко до него. В
особенности хорошо ему давались математика и черчение. Был настоящим
коммунистом, вожаком студентов, владел он какой-то душевной силой, которая,
будто магнит, притягивала к себе людей. Наверное, эта характерная
особенность сыграла роль при принятии решения назначить Манько директором
института еще к защите дипломной работы и получение специальности. Могу
сказать, что он очень много сделал для вуза за те два года, что занимал
должность директора. Большинство преподавателей и студентов уважали и любили
его. Но были и такие, которые завидовали нему и где только могли,
подставляли ножку.
Думается, что не лишним будет хотя бы тезисно рассказать, кто же такой
Манько, про его происхождение, жизненный путь. Родился Терентий 28 октября
1904 года (за старым стилем) в селе Мачехи, в семье крестьянина-бедняка.
Отец по возвращении с российско-японской войны долго болел чахоткой, а потом
умер. Маленькому Терентию тогда было всего шесть лет. С семи лет - от ранней
весны и до поздней осени был пастухом, имел на продовольствии некоторую
копейку. Зато зимой ходил в школу, так как так хотелось стать грамотным.
Обучение давалось легко. По окончании школы двенадцатилетний мальчуган хотел
поступить в ремесленного училище, но учительница, как не билась, чтобы
выхлопотать для него земскую стипендию, ничего не смогла сделать. Пришлось
направляться в волосную управу «за старшего, куда пошлют»: волосному
начальству носил водку и селедку, переписывал разные оповещения. За все это
нему платили два рубля и 30 копеек в год.
Октябрьская революция круто повернула жизнь юноши. Он едет в Полтаву, где
устраивается переписчиком налоговой канцелярии, становится членом профсоюза.
Потом работает в районном продовольственном комитете, который находился в
Абазовке сначала статистом, а со временем заведующим бюро жалоб. После
ликвидации райпродкома Терентия Манько избирают членом президиума
Абазовского волисполкома, на должности заведующего земельным отделом,
отделом образования и заместителем председателя волосного исполнительного
комитета. Здесь же в июне 1921 года он становится коммунистом. После
окончания ним четырехмесячной губпартшколы, Манько избирают секретарем
Абазовского волпартячейки. Среди абазовских девчат ему к сердцу припала
Полина Сирота (к сожалению, фамилия отвечала судьбе девушки, так как была
круглой сиротой и воспитывалась в детском доме), с которой и связал свою
жизнь. На протяжении 1923-24 годов коммунист Манько направлялся в ряд
районов Полтавской округи на должность райфининспектора. Со временем
трудится в Полтавском окрфинотделе и окрпарткоме. В 1930 году в счет
парттысячи его рекомендуют на обучение в Полтавский Институт
сельскохозяйственного строительства. Почти пять лет для него были самыми
счастливыми в жизни, так как с детских лет мечтал погрузиться в мир книг,
получить звание инженера. Незадолго до защиты дипломной работы его отзовут
из института в аппарат горкома партии на должность заместителя заведующего
культпропотдела, а 26 августа 1935 года назначают директором института.
Слушаю рассказ Галины Терентьевны о короткой жизни своего отца (расстреляли
его в тридцать четырех года) и никак не могу оторвать взгляд от
фотопортрета, который висит на стене небольшой уютной комнаты, молодого
человека с правильными чертами лица, высоким лбом. На рамке прикреплена
маленькая табличка, на которой вычеканено: «За чуткое товарищеское
отношение, за подлинное большевистское руководство т. Манько Т.Т. от
выпускников строительного института. Полтава, 1936.3.6.». Смотрю на портрет,
а в моем воображении возникает другой образ, воспроизведенное ужасным
рассказом тоже бывшего «врага народа» Алексея Владимировича Рощинського.
- В тот страшный октябрь тридцать восьмого судьба нас свела в семнадцатой
камере, - вспоминал он, - бывшего директора и его студента. Сначала Терентий
Титович имел, можно сказать, приличный вид, и с каждым допросом, когда
следователи выбивали признания, на глазах менялся на хуже. Ужасно похудел,
под глазами болезненные синяки, все лицо заросло волосами. Но более всего он
страдал от двух фурункулов на спине, которые постоянно растравлялись, так
как никто и предположения не имел их лечить. А под конец октября, вечером,
его и еще четырех камерников забрали, и больше их я не видел. Мы
догадывались, что их «пустили в расход», так как это повторялось часто.
Галина Терентьевна дрожащими руками показывает мне решение Воинской коллегии
Верховного суда от 21 сентября 1957 года, которым был упразднен приговор от
17 октября 1938 года в отношении Манько Терентия Титовича из-за отсутствия
состава преступления. Бюро Полтавского обкома Компартии Украины в августе
1958 года отменило решения Полтавского горкома партии от 23 июня 1938 года и
возобновило его в партии (посмертно).
Доброе имя Терентия Титовича Манько восстановлено и в стенах Полтавского
Национального Технического университета, где он когда-то учился и был его
директором. В университетском музее можно познакомиться с некоторыми
материалами о его жизненном пути, увидеть фотографию этого честного
руководителя вуза.
Прощаясь с Галиной Терентьевной, которая поведала о том бедствии, которое
выпало на их семью, я еще раз смотрю на портрет Терентия Титовича и еще раз
убеждаюсь, как похожа дочь на отца, а внук - Сергей Александрович Манько -
копия деда. Значит, жизнь продолжается. И правда, как бы не делали ее
несправедливостью, становится поздно или рано все же правдой.
<< НА ПЕРВУЮ
|
