|
 Собирая материалы об одном из «врагов народа», бывшего
директора Полтавского института сельскохозяйственного строительства Терентия
Титовича Манько, я встретился с живым свидетелем того ужасного преступления,
тогдашним четверокурсником того же вуза Алексеем Владимировичем Рощинским.
Он много рассказал о своем директоре, так как некоторое время сидели в одном
каземате и видел его прежде чем в последний раз вывели из камеры. Тогда же я
узнал и о трагической судьбе семьи Рощинских, которой сталинский
репрессивный маховик, захватив в кровавую круговерть, тоже принес столько
страданий и горя.
И вот я в скромной двухкомнатной, но уютной квартире. Семидесятидвухлетний
хозяин жилья роста выше среднего, коренастый, с выразительными чертами лица
и молодецкими глазами. Его приветливость и непосредственная сердечность
как-то магически вызывают доверие.
— Мой отец родом с Черниговщины, — начал свой рассказ Алексей Владимирович.
– В семье было пятеро детей: трое сынов и две дочурки. Хотя мой дед —
псаломщик и не имел никакой собственности, однако от прихода кое-что
перепадало. И еще от преподавания в сельской школе. Итак, не голодали и дети
имели возможность получить определенное образование. Отец закончил сельскую
школу, а со временем трехклассное городское училище.
В августе 1908 года Владимир Рощинский, успешно пройдя конкурсные условия,
вступает на Глуховские педагогические одногодичные курсы. И вот уже получил
назначение на должность учителя в Опошнянскую двухклассную школу, где
проработал шесть лет. Здесь вступил в брак. Женой стала тоже учительница —
Мария Сергеевна Линник.
В конце 1912 года в семье Рощинских появился первенец — сын Юрий. А через
два года семья пополнилась еще одним мальчиком. Родители его назвали
Александром. Жили скромно, только с мизерного жалованья, которое получали за
преподавание. И все же Владимира Федоровича не оставляла мысль получить
высшее образование. Так вот, как только подвернулась такая возможность, в
августе 1915 года вступает в Глуховский учительский институт, а через три
года заканчивает его с правом преподавать в высших начальных школах все
дисциплины, а в особенности математику, так как показал во время обучения
незаурядные способности по этому предмету. Рощинский получает назначение в
Ковалевскую высшую начальную школу Зеньковского уезда (ныне это село
отнесено к Шишацкому району), где преподавал математику и физику. Сюда
переезжает и жена с детьми. Она тоже работает учительницей. Пять лет прожили
они здесь.
Год двадцать третий для семьи Рощинских выдался не из легких. Старая болезнь
обострилась, и Владимиру Федоровичу пришлось лечь на лечение в Зеньковскую
больницу. Того же года его снова назначают на работу в Опошню, где он
заведовал семилетней районной опорной школой, а также преподавал свои
любимые предметы. В ней учились и сыновья Юрий и Александр. Третий сын
Алексей (мой собеседник родился в год Октябрьского переворота) тоже начинал
обучение в этой семилетке.
Осенью 1930 года Рощинские переезжают в Полтаву. Владимира Федоровича
назначают заведующим 17-й Полтавской семилетней школой. Одновременно он
преподавал и математику. Мария Сергеевна устроилась учительницей в школу №2.
Жили в двухэтажном доме, который находился во дворе школы. На первых порах
все будто шло счастливо. Юрий определенное время работал механиком УТС в
Згуровке, а с переездом родителей в Полтаву и сам устроился по специальности
на завод «Металл» (ныне турбомеханический). Александр закончил в 1931 году
Поповский дорогостроительний техникум и вместе с двумя товарищами
добровольно поехал на строительство Большого Памирского тракта.
И вдруг, как говорят, среди белого дня ударил гром. Осенью 1932 года Юрия
арестовывают, подвергают дом обыску, но ничего не находят, кроме немецких
каталогов на машины, станки. В те годы заводы и фабрики покупали за границей
оснащение. Завод «Металл» также приобрел станки в Германии, и Юрий как
механик интересовался техническими данными импортных машин. Эти каталоги и
стали для него фатальными. «Гепеушники» обвинили Юрия в шпионаже, и в 1933
году он получает 10 лет территориальной высылки в Сибирь. Оттуда он так и не
возвратился. Куда только нелегкая судьба его не бросала в этом далеком,
суровом крае. Строил БАМ еще до войны, другие объекты, подчиненные НКВД. А
когда закончился срок высылки, остался там, так как прикипел сердцем к
Сибири. А в 1973 году, находясь в командировке в Магадане, внезапно умер.
Там его и похоронили.
"Как же сложилась дальнейшая жизнь вашей семьи?" — спрашиваю я у Алексея
Владимировича.
— После ареста Юрия, — вспоминал он, — отца сразу же освободили от должности
заведующего школой, выселили из учительской квартиры. А через несколько дней
забрали. Просидел в тюрьме полтора месяца. Когда же выпустили, то ни словом
не обмолвился даже родным, в чем обвиняли. Наверное, хорошо взяли на испуг.
А тут еще голод. В доме — ни крошки хлеба. Жили теперь в Первом рабочем
переулке, 13. Не остался отец без работы, наверное, потому, что был довольно
эрудированным математиком. Даже подготовил рукопись специального учебника по
этому предмету, но где он делся, и по сегодняшний день не известно. Однако
часто перемещали его с одной школы в другую. Преподавал математику и физику
в двенадцатой, потом шестой школах. А перед повторным арестом трудился в
27-й неполно-средней школе.
Конечно, все эти годы жили как-то неуверенно, все время висел неизвестное
бремя - брат Александр после окончания строительства дороги на Памире
подался сооружать Сухумскую ГЭС. А я, получив выпускное свидетельство
седьмой фабрично - заводской школы, вступил в дорожно-строительное ФЗУ.
Однако быстро пришлось оставить училище, так как в доме ни крошки хлеба —
хоть шаром кати, мать чуть передвигала опухшие ноги. И я устроился на работу
в инвентарную контору горкоммунхоза, где выдавали служащему 400 граммов
хлеба, был прикреплен к столовой. Те четыреста граммов хлеба спасли нас от
смерти. Когда отец начал снова трудиться и наши материальные условия кое-как
улучшились, оставил роботу и перевелся на дневное отделение рабфака при
институте сельскохозяйственного строительства. Жизнь нашей семьи будто
понемногу входила в спокойную колею. Правда, родители очень переживали за
Юрия. За студенческими хлопотами мне с Александром, который к тому времени
возвратился домой, некогда было вникать в раздумья. И вдобавок я был
комсомольцем, даже очень активным, и все, что творилось тогда в стране,
считал целиком закономерным.
После убийства Сергея Мироновича Кирова в стране начала раскручиваться
спираль изобличения убийц, шпионов, диверсантов, контрреволюционеров разных
мастей. В январе тридцать пятого состоялся суд над Зиновьевым, Каменевым,
другими «антипартийными заговорщиками». В производственных коллективах,
учебных учреждениях, повсюду проходили собрания, митинги, на которых
осуждали, клеймили их «черные» действия, одобряли судебный приговор, уверяли
в своей сплоченности вокруг родного «вождя». Подобный митинг преподавателей
и студентов проходил в актовом зале института. Студенту-первокурснику,
комсомольцу Алексею Рощинскому предложено было выступить, сказать гневное
слово. И надо же было ему, не подумав, заявить, что его приводит в удивление
вражеская позиция людей, которые не так давно были заслуженными в партии.
Достаточно было только это сказать, как секретарь парткома вуза оборвал его
и гневно спросил: «Так ты считаешь их заслуженными?». И пошло. И поехало.
Обвинили его в незрелости, аполитичности, даже в сочувствии к вражеским
элементам. Был исключен из вуза. Потом возобновили. Впрочем, событие с
институтским митингом было лишь прелюдией. После окончания третьего курса
Алексей Рощинский проходил практику в Богодухове. Выполнял учебные задачи, а
в свободное время подрабатывал, чтобы иметь какую-то копейку. А когда в
начале ноября 1937 года возвратился домой, то узнал, что отца арестовали.
Студенту Рощинскому ничего не оставалось, как направляться в институт и
заявить руководству об этом факте. Не промедлила и реакция: Алексей и
Александр – сыны «врага» были лишены стипендии. Тогда Алексей принимает
решение написать письмо Всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину, в
котором излагает суть дела. Мой собеседник и сейчас испытывает удивление,
что на его письмо был положительный ответ. И довольно оперативный. Директор
института Данайский вызвал его и заявил, что он и его брат будут получать
стипендию. Такой поворот событий вселил веру. Значит, есть на свете правда.
А пока отец сидел в лагере, который находился в Кустоловом, и у жены, и у
детей тлела надежда, что это ошибка, и его отпустят.
Но в скором времени все возвратилось на хуже. Вот что вспоминает Алексей
Владимирович.
— Это было начало лета тридцать восьмого. После четвертого курса нас
направили на практику. Я трудился прорабом на строительстве клуба мачухского
колхоза «Красная заря». А Александр сооружал Диканьскую МТС. В первую
субботу июня я приехал домой, чтобы сходить в баню и заменить белье. Застал
всех наших в слезах. Брат уже состоял в браке, имел дитя. Оказывается,
арестовали Александра. В воскресенье, когда возвращался в Мачехи, на сердце
было тоскливо и больно. Ощущал, что и на меня надвигается страшная лавина.
Предчувствия сбылись.
На рассвете на следующий день к хате, которую я нанимал у старенькой
бабушки, ворвались трое: оперуполномоченный Малеваный и двое понятых. Он
предъявил мне ордер на обыск и арест. Тщательно осмотрели мое жилье, ничего
не нашли, кроме технической литературы. Потом посадили в «Эмочку» и отвезли
в Полтаву в управление.
Сначала вбросили в подвальную камеру. Весь день и всю ночь думал, в чем моя
вина. Наверное, из-за отца или брата меня посадили, размышлял про себя. А на
следующий день, когда меня начал подвергать допросу киевский следователь
Акимов, все прояснилось. Оказывается, я член подпольной организации «Молодая
генерация», и что мы поставили перед собой цель убить Никиту Сергеевича
Хрущова, когда тот приедет в Полтаву. Такое же обвинение было предъявлено
нашему студенту Владимиру Малярову. Как говорят, и смех, и грех. Я отверг
все доводы следователя, а он упрямо добивался своего. Вызовы на допросы
велись каждую ночь. Перед Акимовым простаивал по несколько часов.
Подкашивались ноги, деревенел позвоночник, а следователь, наблюдая мучения,
кажется, получал наслаждение. Вот здесь и напомнила о себе старая
болячка-малярия. Приступы были через день. То била трясучка, то жгло огнем,
а прилечь негде. В такие ужасные дни Акимов проводил допрос. Я начал
просить, чтобы меня отправили в тюремную больницу, но следователь заявил,
что сделает это только при одном условии, если я соглашусь с предъявленными
обвинениями и подпишу протокол допроса.
В одну из таких страшных ночей, когда меня оставляли последние силы, я
согласился подписать любые обвинения. На следующий день меня отвезли на
Пушкинскую, где начали лечить. Там быстро поставили на ноги, а потом снова
возвратили в семнадцатую камеру управления. На первом же допросе, который
вел уже следователь Мирошниченко, я заявил, что предыдущие признания
неправдивые, и от них я отказываюсь. Это же именно скажу на суде. Снова
начались ночные допросы, но я стоял на своем. Снова устраивали очную ставку
с моим выдуманным соучастником по террористической организации Владимиром
Маляровым. Тот даже подавал мне знак, чтобы я соглашался, взял на себя
сфабрикованную вину. Я сорвался и крикнул следователю, что Маляров потерял
голову. Допросы продолжались, но я не сдавался.
Зимой тридцать девятого Алексея Рощинского перевозят в Кобелякскую тюрьму,
которую называли политической. В те годы она ужасала полтавчан, и они
старались обходить ее десятой дорогой. Хорошо, что и следа теперь от нее не
осталась. Эта тюрьма была страшнее чем казематы управления НКВД. Узники
здесь страдали более всего от бетонных мешков-карцеров. Кто побывал в них,
тот до конца дней своих оставался больным. Алексей Владимирович простудил
ноги, со временем приключился тромбофлебит, несколько лет тому назад
пришлось оперироваться.
В этой тюрьме Рощинский просидел до 11 августа 1939 года. А потом суд 113
воинского трибунала Харьковского военного округа. Передо мною пожелтелый от
времени документ — выписка из приговора закрытого судебного заседания. Все
здесь: и контрреволюционная деятельность, и террор, и антисоветская
агитация. На суде все эти страшные обвинения Рощинский отверг, заявив, что
они россказни следователей. Тяжело сейчас додумываться, какая причина, что
военный трибунал оправдал Рощинского (под счастливой звездой, наверное,
родился?). А наидостовернее потому, что в стране пошла на спад репрессивная
волна.
Алексей Владимирович возвратился в институт, успешно закончил его. И к
выходу на пенсию трудился по специальности. Состоит в браке, имеет сына и
дочурку, подрастают внуки.
А его брат Александр просидел значительно меньше, тоже был оправдан.
Закончил вуз, служил в армии, в войну — на фронте. Тогда же и стал
коммунистом. В послевоенные годы объездил всю страну: строил порты,
судоверфи в Измаиле, Астрахани, Сахалине, Мурманске. А с 1962 года трудился
в Сочи. С ним жила и мать — Мария Сергеевна Рощинская, которая тяжело
болела, так как столько ей пришлось вытерпеть, пережить. Там она и умерла. А
в январе 1989 года не стало и Александра Владимировича.
Их отец после ареста так и не возвратился к своей семье. С Кустоловского
лагеря в 1939 году его отправили в лагерь, который находился близ поселка
Сухобезводное Горьковской области. Там 21 марта 1943 года от пеллагры он и
умер. Где похоронен, неизвестно. 5 июля 1958 года Полтавский областной суд
просмотрел дело Рощинского В.Ф. и реабилитировал его.
Вот и все, что поведал мне десять лет тому назад Алексей Владимирович
Рощинский. А сегодня и его уже нет в живых. Сколько таких изуродованных
семей! Сколько человеческих трагедий! Удивительно слышать, когда кое-кто из
современных сталинистов берет под защиту кровавые действия «отца народов» и
его сатрапов. В кровавой мясорубке того ужасного времени были уничтожены
миллионы и миллионы безвинных людей. И об этом мы должны всегда помнить,
чтобы никогда не повторилось подобное.
<< НА ПЕРВУЮ |
