ИВАН НАЛИВАЙКО
 "ГОРЬКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ УЖАСНОГО ТЕРРОРА"

С Виктором Михайловичем Буровым я был знаком давно. Вероятно, что и многие полтавчане тоже его хорошо знали. Так как он был замечательным врачом-стоматологом. И хотя мне не один раз выпадало видеться с ним, тем не менее я почти ничего не знал о его житье-бытье. И как-то случайно, совсем недавно, после публикации в газете моей статьи о директоре Полтавской фельдшерской школы Ефиме Ивановиче Воронянськом, который в тридцать седьмом году стал жертвой сталинского своеволия, Виктор Михайлович несмело, будто про себя, промолвил: "А вы знаете, я тоже дитя того репрессивного периода. Не одно десятилетие носил клеймо "сын врага народа". Вот так я узнал обо всех тех ужасных испытаниях, что выпали на его судьбу. А еще я знал, что он описал это все в своей автобиографической повести, чтобы снять скрытую боль души, которая щемила с детских лет. И написал не для того, чтобы ее напечатать, а чтобы она как святая реликвия, передавалась из поколения в поколение рода Буровых. После настоятельной моей просьбы Виктор Михайлович согласился дать почитать его воспоминания. Вручая рукопись, он сознался: "Когда ночами писал, когда ложились на бумагу строки, мне было страшно. Понимаете, не за себя, а за детей, внуков, правнуков, которые будут жить после нас. Ведь в нашем обществе, к сожалению, есть много людей, которых мучает ностальгия за "орденом меченосцев", которые мечтают о приходе нового Сталина".

Когда читал горькую исповедь Виктора Михайловича, то меня всего пробирал мороз, от ужаса стыло сердце. Итак, с его разрешения я решил поведать нынешний молодежи о трагических событиях того периода, содеянных кровавым палачом, через которые пришлось пройти миллионам и миллионам советских людей. И делаю это с одной лишь целью: чтобы нынешнее и грядущие поколения не допустили повторения всенародного геноцида новыми узурпаторами.

Кое-что о родословной

С седой давности в народе жил веками замечательный обычай: свято беречь память о своих близких и далеких предках. С поколения в поколение бережно передавались сведения о родословной не только князей, графов, дворян, а и простого люда. Каждый знал и гордился своими родовыми корнями, стремился приумножить славные деяния своих предков. И со времен бурных потрясений минувшего столетия начали выкорчевывать свои генеалогические древа, а добрую вечную традицию - относить к категории буржуазных пережитков. Итак, теперь мы все превратились в своеобразных безотцовщин. Вот и живем, как говорят, без рода и племени, духовно обнищавшими.

И хорошо, что Виктор Михайлович свою автобиографическую повесть, адресованную детям, внукам и правнукам, начинает именно с родословных данных, которые поведали ему бабушка и мать. И хотя некоторые моменты из жизни его предков потерялись в вире событий, однако, наверняка известно, что их корни ведут начало от простых трудовых семей. Отец Виктора Михайловича - Буров Михаил Иванович, россиянин, родился в 1888 году, очевидно, в Петербурге. Об Иване Бурове - отце Михаила - не сохранилось почти никаких данных. Кроме того, что он родом из Пензенской губернии, был мастеровым человеком. Вероятно, находясь в столице, Иван Буров и познакомился с Анной Николаевной Ливановой, служанкой князя Татищева. Однако, из всего видно, что их семейная жизнь не сложилась. Мать сама воспитывала сына. После окончания начальной школы Миша пошел работать на Путиловский завод. Ремесленные способности отца, наверное, передались сыну. Быстро он овладел специальностью электрика. Среди революционно настроенных путиловцев Михаил был своим, надежным человеком. В 1916 году он становится членом РСДРП. С радостью встретил Великий Октябрь, активно участвовал в свержении Временного правительства. В боях отстаивал власть Советов. Гражданская война бросала его на разные фронта. В воинском билете Михаила Буровая было две записи: "Командир отряда Красной Гвардии специального назначения" и "Комиссар корпуса связи".

Мать Виктора Михайловича - Федора Николаевна, полтавчанка, ее отец, Николай Федорович Кирнос, от деда-прадеда казацкого рода. Родился и жил вплоть до призыва в царскую армию в селе Маленькой Рудке, которая около Диканьки. Он был грамотный, так как закончил церковноприходскую школу. Во время службы в Варшаве его причисляют к военно-фельдшерской школе. По завершению обучения получил специальность фельдшера. Возвратившись из армии, Николай Кирнос поселяется в Полтаве, устраивается охранником в банке товарищества взаимного кредита. Детей было двое. Старшую назвали Федорой, меньшую - Степанидой. Отец позаботился, чтобы дочурки закончили начальную школу, научились читать, писать. Когда началась Российско-японская война, Кирноса забирают в действующую армию, где все время работал фельдшером. В Полтаву возвратился Георгиевским кавалером и снова продолжал службу по охране банка. На этой должности он пробыл вплоть до 1921 года, к тому времени, когда банк был ликвидирован.

Николай Федорович оставил Полтаву и возвратился в родное село, где одним из первых вступил в колхоз, хорошо трудился. Односельчане часто обращались к нему за медпомощью, и никогда в ней он не отвечал отказом.

После школы Федора Николаевна своими силами овладела швейным делом, научилась довольно хорошо шить платья, кофты, юбки. Бывало, месяцами не была дома, обшивала хозяек и барышень зажиточных полтавчан. Но после революции, в особенности в годы гражданской войны, заработков не стало, тогда она подалась в южные губернии. В скором времени оказалась в приморском городе Туапсе, где и скрестились пути-дороги комиссара Михаила Бурова и молодой швеи Федоры Кирнос. Полюбили один одного, соединив навсегда свои судьбы.

Директорская должность

Отгремели бои гражданской. Федора Николаевна уговорила своего мужа ехать на Украину, в родную Полтаву. В скором времени молодое супружество Буровых прибыло сюда. В губкоме партии Михаила Ивановича, большевика с дореволюционным стажем, встретили с распростертыми объятиями. Ему предложили директорскую должность на 29-му госмаслозаводе, что принадлежал сельпрому. Предприятие еле проживало. Пришлось и восстанавливать, и налаживать производство продукции. На первых порах Буров на заводе и дневал, и ночевал. Виктор Михайлович припоминает, что в их домашнем архиве долго сохранялись полтавские газеты, в которых печатались материалы о работе маслозавода, вмещались фотографии отца как способного руководителя предприятия.

Жили Буровы в коммунальной квартире по улице Парижской Коммуны, 30. Это был дореволюционный двухэтажный дом, их жилье было на первом этаже. В конце сентября 1922 года Федора Николаевна родила сына, которого назвали Виктором. Кроме ухода за малышом, домашних хлопот, она еще и шила знакомым, при этом никогда не брала даже копейки.

Жили в согласии. Понемногу обустроились, обзаводились необходимым. На работе у Бурова дела шли хорошо. Заводчане уважали его за честность, простоту, чуткость, а сельпромовское начальство - за умелое руководство заводом.

По призыву Днепрогэса

Однажды, а это было в начале 1928 года, возвратившись с работы, Михаил Иванович заявил жене и матери (Анна Николаевна постоянно жила с сыном и невесткой), что он решил ехать на строительство Днепровской гидростанции.

Через несколько дней Михаил Иванович, сдав свои дела, выехал на стройку. Устроившись на работу и получив комнату (если можно ее так назвать) в бараке, он сразу же забрал к себе семью.

Это было в самом деле революционное подвижничество. Человек добровольно поменял престижную должность, хорошую квартиру в центре старинного города на необжитую "хибару", работу землекопа: сперва Михаил Иванович рядом с другими копал котлованы, тачкой возил землю. Тогда никто не думал ни о каких-то выгодах, ни о заработках, главное - быть в первых шеренгах на сооружении гиганта энергетики первой пятилетки, и таких, как Буров, было тысячи и тысячи.

Через год Михаила Бурова назначили прорабом на строительстве электролинии Запорожье-Днепропетровск. Тогда же его семью переселили из барака в крестьянскую хату городка Кичкас, что стоял на берегу Днепра, выше плотины, которую возводили гидростроевцы. Со временем этот поселок поглотило рукотворное море. Пришлось снова перевозить свои нищие пожитки. Теперь Буровы получили квартиру в трехэтажном доме 6-го поселка, что вырос на окраине Запорожья. В августе 1929 года Федора Николаевна родила девочку, которую родители назвали Августиной, наверное, в честь месяца, когда она появилась на свет. А первого сентября следующего года отец отдал Витю в первый класс. После сдачи электролинии Михаила Ивановича посылают на должность прораба на строительство комбината "Запорожсталь". Летом 1932 года Бурова командировали в Челябинск на металлургический комбинат для освоения профессии металлурга. После нескольких месяцев стажировки возвратилась в свой коллектив. Новые замыслы, планы, (вдруг, как говорят, крутой поворот. Коммуниста Бурова посылают на работу в село, чтобы поставить его на социалистические рельсы.

Село Верблюжка

Этот период жизни Виктор Михайлович описал довольно детально. Отца в январе 1933 года назначили директором МТС, которая создана была в селе Верблюжцы Новгородского района Днепропетровской области (теперь Кировоградская). "Как только я приехал, мама мне сказала, что в селе страшный голод. Потом я сам увидел эту ужасную картину. Улицы безлюдные, а когда кто-то появлялся, то еле переставлял опухшие ноги. Неподалеку нас был детдом, где жили дети, у которых умерли родители. И сегодня, через столько лет, перед моими глазами стоят изможденные, будто скелетики, фигурки мальчиков и девочек. Однажды я был свидетелем ужасного события. К детдому подъехал телега, на которой лежал, мне показалось, мертвый мужчина, одетый в полотняную рубашку и такие же штаны. Худая, с серым лицом женщина, которая вела за уздечку коня, зашла в помещение и через какую-то минуту вывела оттуда двух девочек. Я услышал, как она им сказала: "Детки мои, подойдите и проститесь с отцом, так как, наверное, с поля его живым не привезу". Дети горько заплакали, подбежали к телеге, рыдая, склонились над неподвижным телом своего отца. Что произошло дальше, я уже не видел, так как слезы залили глаза, а всего меня трясла лихорадка. Одноклассник Миша Шевченко, с которым я дружил по приезду в село, схватил меня за руку и повел оттуда. А по дороге объяснил, что тетка повезла своего мужа в поле, чтобы там дать нему миску затирок, а идя улицей села, он показывал мне, в каком доме лежит покойник. Потом рассказал, что тем, кто крючком стягивает трупы к яме и забрасывает их землей, дают тоже по миске затирки.

Некоторое время я думал, что голод охватил только это село, так как дома ни мать, ни отец почему-то на эту тему почти ничего не говорили. Жили мы экономно, однако не голодали, так как директору МТС ежемесячно выдавали паек. Кроме того, родители купили корову и пару подсвинков, каждый день было свое молоко, а осенью - и мясо. Мама, чем могла, помогала соседям, посылала посылки отцу. А я с Мишкой всегда и завтракал, и обедал вместе. Когда же приехал дедушка Николай из Диканьки и рассказал, что и там люди мрут от голода, что такая беда по всей Украине, я, двенадцатилетний парень, был совсем сбит с толку, почему же о голоде ничего не писала газета "Правда", которую мы получали, и я регулярно ее читал. Тогда я начал расспрашивать родителей, почему у людей нет еды. Мама ответила, что зимой из села вывезли весь хлеб, а отец почему-то промолчал, ничего мне не сказал...

В смертельной агонии уплывали последние месяцы тридцать третьего. Вымершие села начали постепенно вставать на ноги. Люди снова пахали колхозное поле, засевали его, радовались новому урожаю. Отец тоже трудился с утра до позднего вечера, без выходных. Он часто ездил в Запорожье, чтобы получить строительные материалы, так как строились ремонтные мастерские. В МТС начали поступать первые зерновые комбайны. Я ходил в школу, учился хорошо, готовился к вступлению в комсомол.

В мае тридцать седьмого мне и еще пятерым ученикам нашей школы вручили комсомольские билеты. Я в этот день был, как говорят, на седьмом небе".

Аресты

О трагических событиях, что выпали на судьбу семьи Буровых, Виктор Михайлович через много лет расскажет с протокольной точностью, так как они для него будто вчера произошли. А сердечная рана до последних дней кровоточила.

"В начале октября 1937 года, как часто и бывало раньше, мой отец поехал по делам в Днепропетровск. Через три дня возвратился домой. Я заметил, что он был чем-то огорчен. Когда мы обедали, отец рассказал, что ему не удалось побывать в обкоме партии, его туда просто не пустили, так как именно в то время несколько "черных воронов" выезжало с обкомовского двора. Оказывается, в тот день были арестованы нескольких работников обкома партии, среди них и первый секретарь Хатаевич, Встав из-за стола, отец подошел к окну и долго вглядывался в осенний путь, покрытый холодными лужами. Я подошел к нему и спросил: "Папа, а ты не враг народа?" Он несколько минут молчал, а потом тихо промолвил: "Не знаю". Тот глупый мой вопрос всю жизнь жег огнем мою душу.
Казалось, над нашей семьей нависла грозовая туча, и мы все ждали, что со дня на день ударит молния. Вечером после работы, отец вместе с мамой перебирали домашний архив: старые газеты, журналы, книги, письма, фотографии и некоторые из них бросали в печку... А 27 октября под вечер отец пришел домой с тремя незнакомыми. Начался обыск. В квартире перевернули все вверх ногами. Что они искали - не знаю, взяли с собою лишь несколько книг. Потом разрешили нам проститься с отцом. Целуя нас, он сказал: "Прощайте, мои родные, меня арестовывают, но я ни в чем не виноват". Отец вышел с квартиры и будто растаял в ночной тьме. А мы всю ночь сидели, будто парализованные, даже слез не было. А через два дня нам приказали переселиться в полуразрушенный дом, куда мы перенесли мебель и вещи, свалив их в груду. Хорошо, что мама шитьем зарабатывала на пропитание, поэтому, можно сказать, мы не голодали...".

Исключение из комсомола

" Я ходил в восьмой. В классе меня никто ни о чем не расспрашивал, но я ощущал, что между мной и одноклассниками будто пролегла невидимая стена, А вот учитель немецкого языка, комсорг школы, который совсем недавно возвратился со службы в Красной Армии, на каждом шаге ко мне придирался. Бывало на какую-то минутку забуду про свое горе, пробегусь школьным коридором, а он тут как тут, схватит за руку и хищно закричит, чтобы все слышали: "Что, продолжаешь свою подрывную деятельность?..." Лучше бы он меня ударил, не так бы больно было.
Настало праздник - 20-я годовщина Великого Октября. Утром собралась вся школа. Подъехала колхозная машина, на радиаторе которой был прикреплен портрет Эрнста Тельмана - вождя немецких коммунистов. Ко мне подошел товарищ по классу и тихо не то сказал, не то спросил:" А что, Витя, Тельман еще не враг народа? Но будет!". Промолвил эти слова с насмешливым оттенком, наверное, в душе сочувствуя моему горю. Потом нас повезли в центр села, где состоялся митинг. На сельской площади, заполненной людьми, рябило от портретов "отца народов" Сталина. Мне казалось, что это знакомое лицо с усами и прищуренными глазами все время обращено на меня с подозрением и будто вот-вот сурово спросит: "А почему здесь сын "врага народа?" После митинга подошел ко мне комсорг школы и сказал: "Послезавтра комсомольское собрание, обязательно приходи с комсомольским билетом". Я все понял. Праздничного расположения духа будто не было. А мою детскую душу будто клещами сильно - сильно сдавило.

То комсомольские собрание вовек мне не забыть. Комсорг школы объявил первый вопрос повестки дня: исключение из рядов комсомола пособника врага народа Бурова. Потом он рассказал о том, что директор МТС арестованный органами НКВД как враг народа, исключен из партии, а в окончании попросил председателя колхоза и секретаря парторганизации, которые сидели за столом президиума, объяснить присутствующим, какие вредительские действия совершил мой отец. Один из них поднялся и сказал: "В этом году на отдельных участках вымерзла озимая пшеница, так как директор МТС заставлял нас сеять ее не в те сроки, которые планировало правления колхоза. Это была настоящая вражеская акция". После этих слов комсорг подытожил: "Среди нас не место пособнику врага народа. Кто за то, чтобы исключить из комсомола Виктора Бурова, поднять руку!". Подняли руки все. Этот миг запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Комсорг не сказал, а резанул: "Буров, покажи комсомольский билет". Я поднялся, в руках моих дрожал билет. Я сквозь слезы промолвил: "Товарищ Сталин говорил, что дети за родителей не отвечают. А мой отец не враг народа. В ответ: "Положи билет! Смотри, обнаружился невинный ягненок!". Я медленно подошел к столу, положил билет и, чуть переставляя ноги, вышел с класса. Как я дошел до нашего дома, не помню. На пороге меня ждала мама. Она спросила: "Исключили?". Я прошептал: "Да." И горячие слезы покатились градом по моим щекам. Она прижала меня к своей груди. И мы долго так стояли. А ноябрьский вечер грустно гудел в верховьях деревьев.

По несколько раз в неделю мама ездила в Новгород, где сидел отец. Она возила ему передачи. Возвращалась домой поздно вечером. Я и бабушка с нетерпением ждали ее возвращения, надеясь услышать что-то для нас отрадное. А однажды мама возвратилась с полной сумкой, сказала, что отца отправили в тюрьму в Херсон. Оборвалась последняя ниточка надежды. Настала зима, а на смену ей пришел первый весенний месяц - март. Однажды прихожу со школы домой, отворяю дверь и глазам своим не верю - за столом сидит отец. Я окаменел. Он подошел ко мне, поцеловал, помог снять пальто. Потом ласково мне сказал: "Даже не верится, сынок, как ты вырос за эти месяцы, настоящий мужчина". Отец был худой, бледный, но, показалось мне, бодрый. А спустя несколько дней отец поехал в Днепропетровск, где был возобновлен в партии, а также получил назначение в город Скадовск Херсонской области, на должность начальника строительства машинно-тракторной мастерской. И сразу же выехал туда...".

Мытарство

Поселились мы в части дома, в которой размещалась контора строки. Рядом строились мастерские. Отец с утра до ночи был на строительной площадке, часто выезжал в командировки выбивать строительные материалы, станки и разное оборудование. Работы шли с большой трудностью, поэтому отец домой приходил разнервничавшийся. Я целыми днями пропадал на море. В один из погожих дней августа я прибежал с моря, чтобы пообедать, и увидел, что мама вся в слезах. "Час назад, - сказала она. - пришли с НКВД и забрали его". Я упал на кровать и, не стыдясь слез, навзрыд рыдал. Мама меня не утешала, понимая, что мне легче станет, когда я проплачусь. Следующим утром я увидел, что мама и бабушка вкладывают в узлы одеяла, постель, домашние вещи. Мама объяснила мне, что ночью приходил мужчина, который работал с отцом, и предупредил, чтобы мы немедленно выехали из Скадовска, так как могут арестовать всех нас. Как только стемнело, за нами прибыла подвода, и мы поехали на пристань, оставив в квартире мебель, книги. На следующий вечер на пароходе "Пинай" прибыли в Одессу, а оттуда - поездом до Полтавы. Несколько дней пожили у дедушки в Малой Рудке. Сначала, мама думала поселиться в Диканьке, где была десятилетка, и я мог бы закончить среднюю школу, но когда мамина сестра Степанида, которая жила в Запорожье, написала, чтобы мы ехали к ней, на семейном совете было решено, что я с бабушкой поеду к тетке, а мама с Августиной поселятся в Полтаве. Со временем там она устроилась на работу на швейную фабрику. Вот так горькая судьба раскидала нашу семью..,".

Письмо Сталину

После длинных раздумий и сомнений Виктор решил втайне от всех написать письмо Сталину. Не одну ночь он продумывал его содержание, каждое слово. Письмо начиналось так: "Дорогой, любимый и родной Иосиф Виссарионович! С нашей семьей случилось большое горе. Мой отец Буров Михаил Иванович, участник Великой Октябрьской социалистической революции, арестован. Я думаю, что это ошибка, он не мог быть врагом народа. Он беспредельно Вам верил и любил Вас". Далее юноша описал жизненный путь отца. А заканчивалось письмо такими словами; "Умоляю Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, разберитесь в невиновности моего отца". На конверте написал адрес: "Москва, Кремль. И.В.Сталину". Потом Виктор долго мучился над тем, отправлять ли его рекомендованным, просто ли вбросить в почтовый ящик. Сдавать письмо рекомендованным он побоялся, а вдруг арестуют и его, поэтому решил вбросить в почтовый ящик, что висел на двери почты. Вбросил и начал с надеждой ждать. Но миновали дни, недели, месяцы, а ответ не приходил. Со временем понял, что его письмо дальше Запорожье не пошло.

И все же произошло неслыханное. - В первых числах апреля 1939 года, - вспоминает Виктор Михайлович, - я получил от мамы письмо. Когда открыл его и начал читать, то запрыгали строки: она писала, что отец дома, что его восстановили в партии, кроме того, получил он назначение в Кременчуг на должность начальника строительной конторы. От счастья у меня текли слезы, а на душе светло, радостно. Значит, думал я, Сталин получил мое письмо и разобрался в ошибочном обвинении отца.

Итак, вторично Михаил Иванович Буров вырвался из лап палачей. Как это произошло, тяжело сейчас что-то утверждать. Возможно, он упрямо не подписывал инкриминированные нему обвинения, а вероятнее - его дело попадало в руки человечных следователей (были и такие в этой проклятой организации), которые не старались делать белое черным.

В конце концов, долгожданные каникулы настали, и юный Буров пароходом добрался до Кременчуга. На пристани его встречали отец, маты, сестра. Эта встреча запечатлелась в его памяти на все жизнь. Жили Буровы в одной небольшой комнате дома, который стоял на углу улиц Пушкина и Бутырина. Пять человек, так как взяли к себе и бабушку, жались в крохотном жилье, однако с этим мирились, наоборот, радовались, что собрались все вместе. В том же году Виктор посетил дедушку в Малой Рудке, где провел несколько недель, помогая ему заготавливать сено, присматривать колхозный сад.
В этот период в стране, да и во всем мире, события развивались с калейдоскопической скоростью. Началась вторая мировая война. Воссоединение западных украинских и белорусских земель. Финская кампания. Вхождение в СССР прибалтийских республик, Бесарабии. К всенародному победному расположению духа, который властвовал в то время, примешивалась тревога, вызванная тем, что черная туча надвигалась к западным границам Отчизны.

Работа в строительной конторе для Михаила Ивановича не была масштабной. Его неспокойная, мобильная натура требовала действий, простора, где можно было бы приложить своих сил и умение. Так вот Буров решил снова податься у Запорожье, куда звали его знакомые, уверяя, что он там найдет себе работу по душе А в начале декабря 1940 года сын провожал отца в дорогу. „прощаясь - вспоминает Виктор Михайлович, - отец крепко обнял меня, поцеловал и сказал: "Ты теперь старший в семье, будь внимательным, помогай маме, бабушке, присматривай за сестричкой". В тот день на Кременчугском вокзале мы расстались навсегда. В скором времени Буров написал письмо, в котором сообщал, что работает на Днепропетровском алюминиевом комбинате в отделе снабжения, живет пока что у тетки Степаниды, но начальство комбината обещает на днях выделить квартиру. А чтобы жену отпустили со швейной фабрики, где она трудилась, он выслал справку о переезде семьи в Запорожье, которая давала право на увольнение ее с работы.

Но началась война. Она по-своему распорядилась судьбой каждого человека. Однако Буровы собирались в дорогу - должны были оставить Кременчуг. И вдруг еще одно письмо пришло из Запорожье от тетки Степаниды, которая сообщала о страшном горе - аресте Михаила Ивановича. Это был гром среди ясного неба. И все же эта трагическая весть и женой, и матерью, и детьми была встречена с меньшей болью, наверное, потому, что всенародная беда была сильнее личной. И вдобавок семья надеялась, что это очередная ошибка, и в скором времени Михаил Иванович снова будет на воле.

Но и по сегодняшний день неизвестно, что произошло с ним после ареста. Поиски Виктора Михайловича не дали определенных результатов. В архиве КГБ по Запорожской области сохраняется дело на Бурова М.И., в которой сделана запись о том, что арестованный в сентябре 1941 года был мобилизован на работы по демонтажу металлургических заводов Запорожья. Вероятно, что во время бомбардировки и обстрела города Буров мог погибнуть. Однако нельзя категорически отвергнуть и версию, что после демонтажа предприятий сталинские эсэсовцы уничтожили обреченных, чтобы не возиться с ними. Как там не было, одно ясно, был человек и не стало, даже след его потерялся. А на заявление сына на имя прокурора Полтавской области о реабилитации отца в этом году поступило сообщение, что в архивах Полтавской, Кировоградской, Запорожской областей УССР и СССР сведений о судимости и месте сохранения архивного уголовного дела Бурова М.И. проверкой не установлено, поэтому и решить вопрос о его реабилитации прокуратура области не имеет возможности. Как видим, уничтожить человека было просто, а возвратить ему доброе имя - огромная проблема. И все же, думаю, рано ставить, как говорят, крест на судьбе Михаила Ивановича Бурова.

* * *

Когда фашисты подступили к Днепру, Буровы еле вырвались из горящего Кременчуга. Пережили оккупацию в Полтаве. Точнее, не жили, а прозябали. Однако не погибли. С радостью встречали советских освободителей. Снова зарделась крохотная надежда. В 1945 году Виктор Буров закончил Полтавскую зубоврачебную школу, работал протезистом. Потом учился в Киевском мединституте. По окончании возвратился в Полтаву, много лет трудился в областной стоматполиклинике. Защитил кандидатскую диссертацию. С 1989 года и вплоть до своей кончины работал на кафедре терапевтической стоматологии Украинской медицинской стоматологической академии. Кроме преподавательской работы, он возглавлял студенческий научно-производственный кооператив. Виктор Михайлович всегда считал себя коренным полтавчанином, так как здесь родился, связал свою жизнь с медициной, здесь обзавелся семьей, вырастил и вывел, как говорят, в люди сына и дочь.
Когда в 1962 году умирала Федора Николаевна - мать Виктора Михайловича, то очень просила сына, чтобы он никому не рассказывал о том, что пришлось им пережить, так как, кто его знает, может все повториться. Страх за детей, внуков, не оставлял ее до последнего мгновения. И все же сын после длинных раздумий взялся за перо и описал то, что пришлось испытать в те страшные, трагические годы, когда жизнь каждого человека не стоила ломанного гроша, когда в любую минуту на мог стать жертвой беззакония.

Исповедь Виктора Михайловича и легла в основу моего рассказа о горькой судьбе семьи Буровых. А она, будто две капли, похожа на судьбы миллионов и миллионов расстрелянных, замученных в лагерях, сведенных в могилы голодомором. И об этих кровавых тяжелых временах мы не имеем права никогда забывать во имя тех, кто без вины погиб, во имя нашего будущего.

Заявление обреченного

Вероятно всю ночь, вплоть до рассвета, в каземате, набитом жертвами своеволия, писал на коленях свое заявление бывший председатель Хорольского райисполкома, член бюро райкома партии Николай Антонович Козлов, так как под заявлением стоит его размашистая подпись "Козлов" и дата ''17-Х-38". А писал он ее председателю Военной коллегии. С тех пор минуло свыше шестидесяти четырех лет. Но и сегодня этот документ обреченного, когда его читаешь, вызывает ужас, леденит душу...

Нет, это не обычное заявление, которое приходится писать в ту или другую служебную инстанцию, это - искренняя исповедь честного гражданина, непоколебимого коммуниста, которого в любую минуту палачи отправят на эшафот. И у этого человека еще тлела шаткая надежда, еще не угасшая последняя вера к тем, кто вершит его судьбу. Это заявление (точнее письмо на нескольких страницах) пронизанное криком души, болью человеческого сердца. Еще и еще раз перечитываю этот документ, и передо мною возникает образ Николая Антоновича, вижу его мучения и сверхчеловеческую силу воли.

Свое письмо - заявление к сталинскому сатрапу Козлов начинает так: "Прошу рассмотреть мое заявление, в котором я подаю автобиографию и свое социальное происхождение."

* * *

Жизнь его было нелегкой, пришлось с малых лет глотнуть немалый ковш бедствий. Родился Николай Антонович Козлов в белорусском селе Малые Ужинки Новогрудского уезда Минской губернии, в бедняцкой семье плотника. Ани лоскута грунта, ни скотины. Отец, хотя и зарабатывал какую-то копейку, часто оставлял ее в кабаке. Не всегда горбушка житняка была на их столе, выручала картошка. В пятнадцать лет Николай оставляет отцовский дом и отправляется на заработки в помещичьи фольварки. Трудился юноша чернорабочим на лесозаготовках, прокладывал шоссейки, строил мосты, но парню за непосильную работу платили копейки. Постоянно голодный, в обношенной одежке. Стал учеником у одного собственника мастерской, что бы научиться кузнечному и слесарному делу. И хозяин не столько учил парня профессии, сколько держал попихачем по хозяйству - и никакой платы, за миску похлебки. Не выдержал трех лет, убежал от такой "школы". И все же кое-чему научился, так как он имел от рождения дар к ремесленничеству. И снова Николай батрачит в помещичьих экономиях, ремонтирует сельскохозяйственный инструмент, работает в кузницах. Так и переходил от одного имения ко второму...

Еще в 1912 году Николай потерял и отца, и мать, а брата, как и его, царь погнал в окопы первой мировой войны. Брат сложил голову, а его пуля обошла. В семнадцатом, когда сняли самодержца, он вместе с однополчанами оставил фронт. Те, кто имел дом, пошли землю отбирать у помещиков, а Николай Козлов не имея ни кола, ни двора, подался на Донбасс. Устроился слесарем в депо, влился в рабочий коллектив, который поднялся на борьбу против собственников шахт, капиталистов-богатеев. Революционная волна захватила бывшего белорусского наймита, вчерашнего фронтовика. Три года с винтовкой в руках отстаивал власть Советов, бился с беляками и бандитами, которые упрямо не желали отдавать ни свои капиталы, ни привилегии. В разгаре гражданской войны, в 1919 году, Николай Антонович Козлов становится коммунистом.

"За все время пребывания в рядах партии, - пишет он в своем последнем заявлении, - я никогда не имел никаких взысканий, был дисциплинированным членом партии, так как партия меня научила, воспитала, и я рос в партии. Я ценил партию превыше всего, так как партия большевиков сделала из меня человека. И я всегда защищал чистоту рядов партии..."

Коммунист Козлов был активным бойцом партии, и какую ему работу не поручили бы, он старался выполнить ее добросовестно, с рабочей гарантией, чего бы это ему не стоило. И хотя от трех классов церковно-приходской школы не густо было знаний, занимался самообразованием, постоянно дружил с книжкой, не стыдился признаться в том, чего не знал, попросить помощи у товарищей. Наверное, за эту откровенность и искренность, его простоту, люди уважали, ценили. О своем отношении к работе, к делам, которые вершились в стране, Козлов в своем заявлении напишет достаточно наивно и просто: "За 20 лет существования Советской власти я был лишь один раз, в 1933 году, в тарифном отпуске. Все боялся, что работа останется не выполненной в период моего отсутствия".

Николай Антонович, вероятно, имел основание, когда так оценивал свою деятельность. Годы были напряженные, сложные. Разруха, оставленная революцией, гражданской войной, восстановление народного хозяйства, коллективизация, страшный голод, который забрал в могилу столько человеческих душ, - все это надо было пройти, пережить большевику Козлову. Наверное, не все хорошо понимал, что творилось в стране, но верил, как и все, что трудности закономерные, что к светлому будущему идут правильным путем, начерченным "вождем народов". И каждое слово его, роднейшего Отца, воспринималось на веру...

И все же, думаю, Николай Антонович Козлов был человеком умеренным, а по характеру - добрым, простым, и к чужому горю был чутким, так как с малых лет испытал и грубость, и пренебрежения более сильных. Работая председателем Хорольского райисполкома, он умел находить с людьми общий язык, налаживать добрые отношения. В селах, на хуторах района, где Козлов часто бывал, старался встречаться с рядовыми колхозниками, интересовался их жизнью, чем мог, помогал тем, кто требовал этого. Николая Антоновича хорошо знали крестьяне в самом глухом селе, уважали за человеческую простоту.

Когда у меня зашел разговор с председателем партийной комиссии при обкоме Компартии Украины И.Д. Лущано о бывшем председателе райисполкома М.А. Козлове (именно тогда я собирал материалы о нем), тот поведал мне достаточно нерядовую деталь. "Готовя исторический очерк о Хороле к полтавскому тому "История городов и сел УССР", - рассказал Иван Дмитриевич, - я из газет того периода узнал, что Николай Антонович был делегатом VIII Чрезвычайного съезда Советов и от лица хорольцев проголосовал за Конституцию СССР. И хотя тогда, когда готовилась книга, Козлова в партийном отношении еще не реабилитировали (этого пришлось ждать еще двадцать два года), однако я, тогдашний работник районной газеты, на свой, как говорят страх и риск решил подать этот факт в очерке". А вот М.А. Козлов в своем заявлении на имя председателя Воинской коллегии Верховного суда СССР почему-то не написал о том, что он был делегатом съезда Советов в 1936 году. Думаю, что через свою исключительную скромность не желал выпячивать собственную персону.
Жили Козловы в Хороле, по улице Карла Маркса, 63. Жили очень скромно, даже бедно. Простой стол, металлические кровати, несколько обычных стульев и этажерка с книгами - это и вся мебель. Не выделялись Козловы и своей одеждой, ходили в таком, как и все в Хороле. Жена Николая Антоновича - Евдокия Федоровна была неграмотной женщиной. Дочь шахтера, а до замужества и сама трудилась на шахте, она с детских лет жила в бедности и нужде. На год всего была младше мужа. И характером, и манерой очень похожа была на Николая Антоновича. Возможно, это их соединяло. Была доброй женой и любящей матерью. На ее женских плечах лежала забота о муже и детях, их был двое: сын Володя, инвалид с детства, и девятилетняя дочурка (к сожалению, ее имя не удалось мне установить). По семейным обстоятельствам Евдокия Федоровна не имела возможности трудиться, хватало ей домашних хлопот. Николай Антонович, хоть как был загружен служебными делами, всегда находил минутку, чтобы помочь жене, побыть с детьми.

Его, наверное, сильнее всего угнетало, когда сидел в камере, то, что семья осталась без родительской поддержки. Поэтому и в том последнем заявлении он изливал свое волнение за судьбу семьи. "В семье никто не работает, - писал он, - так как на руках больной жены восемнадцатилетний глухой сын инвалид и малолетняя дочь. Имущества никакого не имеют, жили только с моего жалованья..." Возможно, обреченный надеялся разжалобить сталинских сатрапов, чтобы сжалились на то, что семья осталась без кормильца. Святая наивность! Человеческая жизнь в те страшные времена ничего не весила, так как шло массовое уничтожение молодых, энергичных, убежденных строителей нового общества. Плановый геноцид осуществлялся в стране во имя возвеличивания тирана, ради покорности "людей - винтиков". Понял ли Козлов хоть в последние минуты черную коварность "вождя народов"? Думаю, что нет. Так как в своем заявлении он не отметает сфабрикованные следователем обвинения, фактически соглашается с клеветой, мотивируя свою "вину" малограмотностью.

Вероятнее всего, что Николай Антонович так и не разгадал закулисные кровавые действия руководства областного управления НКВД, которое, исправно, выполняя указание свыше, делало из честного человека "врага". Он брал на себя вину потому, что стойко верил партии, ее вождю - Сталину, они для него - образец честности и справедливости. И когда писал заявление, то тоже верил, что те, кто будет решать его судьбу, не совершит несправедливости.

Одного он не мог знать, что все было определено заранее. Начальник областного управления НКВД Волков его фамилию внес в список опасных "врагов народа", которых надо было уничтожить. А фигура председателя райисполкома предоставляла вес действиям энкаведовских опричников. План обезвреживания "врага народа" Козлова осуществлялся молниеносно, будто по нотам.

Из Полтавы в Хорол 3 июня 1938 года прибыл лейтенант госбезопасности Мирошниченко, а следующей ночью он вместе с временным начальником Хорольского райотдела НКВД, младшим лейтенантом, госбезопасности появился на квартире Козлова, где был проведен повальный обыск, а потом арестовали Николая Андреевича. Что же было найдено у председателя райисполкома? Вещественных компрометирующих доказательств - ни одного. Но их и не могло быть у честного человека. Изъяли у Козлова партбилет, должностное удостоверение, паспорт, профсоюзный и воинский билеты, 4 фотокарточки, записную книжку, ручку, карандаш, гребешок, портсигар, карманные часы, складной ножик, кошелек, столярную рулетку и 9 рублей и 75 копеек. Вот какие страшные вещи имел "опасный враг"! А на рассвете 4 июня 1938 года М.А. Козлова отправляют в Полтаву, бросают в подвальную камеру управления НКВД. Не дожидаясь окончания следствия, через три дня первичная партийная организация райисполкома исключает Козлова из рядов ВКП (б). В тот же день секретарь Хорольского райкома партии Борисенко собирает заседание бюро РК КП (б)У, на котором утверждается решение первичной парторганизации об исключении из членов партии М.А. Козлова, его также выводят из членов бюро и членов пленума райкома партии.

А тем временем в помещении облуправления НКВД на ночных допросах следователь монотонно, изуверскими методами выбивает с Козлова признания в несовершенных преступлениях, во всех грехах, которые можно придумать. И своего сталинский опричник лейтенант госбезопасности Поляков добивается. В обвинительном выводе от 8 октября 1938 года он черным по белому запишет, что Козлов - активный участник антисоветской военно-повстанческой террористической организации, которая действовала на Полтавщине. Возглавлял ее якобы специальный областной военно-повстанческий штаб, который формировал боевые отряды в городах и районах. Руководство организации установило тесную связь с польскими воинскими агентами. Цель организации: с началом войны развернуть вооруженные выступления повстанцев против Советской власти. В 1935 году Козлов якобы наладил связь с руководством штаба Лубенского повстанческого отряда Куликом, которого тоже арестовали, и тот на допросе сознался. Уже будто тогда Николай Антонович вошел в состав этого штаба и проводил активную работу по созданию боевых отрядов. А в 1936 году Козлова как способного члена штаба вводят в состав областного штаба. В него также входили бывшие командиры эсеровских партизанских отрядов Огий, Матяш, Решетнюк, Федорченко, Мачинский и прочие. В те страшные годы они тоже разделили горькую судьбу Козлова. А чтобы преступления обреченного были еще весомее, следователь пришивает Николаю Антоновичу обвинение в терроризме против руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Вот теперь он полностью тянул на статьи 54-2, 54-8 и 54-11 Уголовного кодекса УССР.

Этого фатального дня 17 октября 1938 года выездная сессия Воинской коллегии Верховного Суда СССР на своем закрытом судебном заседании именем Союза Советских Социалистических Республик объявила Козлову Николаю Антоновичу безапелляционный приговор - расстрел с конфискацией имущества, которое нему принадлежало. В тот же день приговор выполнили.
В судебном деле М.А. Козлова сохраняется справка, которая удостоверяет акт его расстрела в г. Полтаве 17 октября 1938 года. Страшный документ! От него и сегодня дышит смертью. Это был не суд, а своевольная расправа над безвинным человеком, честным коммунистом.

А за несколько минут до того позорного суда Николай Антонович с надеждой заканчивал свое заявление такими искренними словами: "... Я хочу жить и только жить, работая физически, я могу трудиться, так как имею хорошую квалификацию слесаря-инструментальщика, монтажника и т.д. Я даю суду честное слово как рабочий, что оправдаю себя на работе, буду полезным гражданином нашего советского общества и в любую минуту на призыв партии и Советской власти встану на защиту интересов трудящихся, не пожалею жизни".

Вероятно, что это заявление - душевный крик честного человека - никто из членов Воинской коллегии тогда даже не читал, ее просто подшили к судебному делу обреченного.

Через двадцать два года, 26 марта 1960 года, когда Правда начала настоятельно стучать в наши сердца, Воинская коллегия Верховного Суда СССР, уже в новом составе, пересмотрела дело Козлова М.А. от 17 октября 1938 года и посмертно реабилитировала его из-за отсутствия состава преступления. В общественных правах он был возобновлен. А вот в партийном отношении на его имени еще долго оставался ярлык "врага народа". И все же Правда и на этот раз взяла верх. Постановлением бюро Полтавского обкома Компартии Украины от 21 декабря 1989 года честный коммунист был возвращен в ряды ленинской партии.

* * *

Неумолимый бег времени сделал свое дело... Потерялись следы членов семьи Козлова. Что произошло после ареста мужа с женой Евдокией Федоровной, сыном Владимиром и девятилетней дочуркой, неизвестно. Одна теперь надежда на старожилов Хорола, возможно, им известна судьба этой семьи? Давайте совместно допишем этот печальный очерк во имя честного, безвинного человека.

<< НА ПЕРВУЮ